Допустим, в давние времена жил какой-нибудь Илья Ильич, жил не тужил, на поесть хватало, и не делал он никому зла. И добра. И вообще ничего не делал, просто жил и не тужил. Хороший такой человек, поскольку кроме собственной широкой души, у него было еще двести, в пяти деревнях.

И вдруг прямо в дверь, с газетой, пришло родовое проклятье – Большой Облом. Свирепый тиран влез на трон и отменил крепостное право. И Илье Ильичу стало плохо. Он по прежнему только владел, насчет работать и разговора не было, просто оброк стал называться «арендная плата», но Илья Ильич  стал  почему-то несчастлив. Проклятье  это вам не пожарный инспектор, оно «на лапу» не берет.

Страна избавилась от рабства, а Илья Ильич нет, он так и остался жить, как привык. И страдал, и обличал тирана.

Его сын, Илья, естественно, Ильич, тоже никому не делал зла, и был приятным человеком. Поскольку и за него все делали другие, они и сливочки снимали, ну и не жаловались. А он терпел, поскольку был хороши человеком, да и виноват был, в общем то, тиран. Илья Ильич второй, как и его папа, тоже ощущал несвободу, особенно в те дни, когда имел дело с банком, имевшим клиентом Илью Ильича, и свои виды на его имение.

Илья Ильич третий имел уже не двести душ, а двух работников свечного заводика. Сам он свечек, разумеется, не делал, он заводиком просто владел. Ко всяким новшествам вроде лампочки Ильича Яблочкова относился он плохо, и знать про это не хотел. Зачем? Ему же хватало. Всего, кроме свободы, поскольку жить в Париже он не мог. Ему не надо было ни  визы, ни гринкарты, ни прочего вида на жительство, но он не мог, двое работников и управляющий не обеспечивали даже дорогу.

Илью Ильича четвертого родовое проклятье нахлобучило конкретно. К нему пришли двое в кожанках и сказали, что заводиком он больше не может ВЛАДЕТЬ. Теперь он должен решать все вопросы с участием тех работников, которые уже второе поколение кормили его семью. Зато, засучи они рукава, можно получить поддержку государства и начать вместо свечей для попов делать лампочки для их бывших прихожан. Но на это Илья Ильич пойтить никак не мог. И стал страдать от очередного тиранства. А потом пошел на совслужбу, и стал ему служить.

Илья Ильич пятый был верен заветам предков, и тоже страдал. Теперь он по-настоящему не мог выехать в Город Своей Мечты. То, что этого не могли сделать и номера с первого по четвертый он оставлял за кадром, и страдал. От тирании и рабства. Но, будучи верным заветам предков не делал никому зла. И добра, и вообще ничего (родовое проклятие). В общем, он был неплохим человеком, но пришли люди с наганами и сказали, что он сидит тут на стуле и ничего не делает. И сделали чтобы он делал

Илья Ильич поехал в Степлаг, и носил портфель за счетоводом Солженицыным. Тут он стал и вовсе несвободен, впервые за сто лет родового проклятия. В его жизни это не изменило почти ничего, а те, кто знал Илью Ильича вообще не заметили, что десять лет он отсутствовал.

Илья Ильич шестой вспоминал о трудной судьбе пятого редко, а вот о конфискованном заводике Четвертого — часто. И с каждым разом тот увеличивался в размер… доходах. Никто особенно Шестого не угнетал, но страдал, старательно оставаясь хорошим человеком, ничего особенного на рабочем месте не делающего. Но получающего и премии, и награды, ибо неделал он старательно и умело.

Илья Ильич Седьмой жил уже совсем неплохо (Пятый недаром таскал за Солженицыным папку), гораздо лучше, чем предыдущие шесть вместе взятые. Он слова ВЛАДЕЛ, а не работал, он летал на выходные в Париж, и гадил в унитаз из чистого иридия, но он страдал. Злобный тиран его гнёл, а свободы катастрофически не хватало. И что самое страшное, он не понимал, чего же ему собственно еще нужно. Разве что тот свечной мегазаводик. Ах, если б не проклятая Совдепия! Тогда бы он мог бы быть по-настоящему богат!

И, сколько ни сменись поколений, по-другому не станет. Ведь   впечатанное в ДНК и карму остается прежним, образца 1860-го года. Багамами это не лечится…

Семейное проклятие – страшная весчь.